Выбери себе смерть - Страница 37

Колчин вышел из коридора и направился в другое здание, расположенное рядом, где находились руководители ФСК и аналитическое управление.

Увидев табличку на кабинете Фогельсона, где значилось «Помощник заместителя директора», Колчин невесело усмехнулся. Он ведет неравную войну, заранее обрекая себя на поражение.

Он постучался, услышав: «Войдите», зашел в кабинет.

Фогельсон был в сером костюме с жилетом. Красный галстук и торчавший из нагрудного кармана красный платок делали его похожим на конферансье или метрдотеля.

— Прошу вас, — показал рукой на стул Фогельсон. — Как ваши дела?

— Не очень, — вздохнул Колчин, усевшись напротив Фогельсона, — вы были правы, расследование идет с большим трудом.

— Вы просто теряете время, — вкрадчиво ответил Фогельсон.

— Может быть. Но я буду вести это дело до конца, — упрямо ответил Колчин.

— Смысл? Какую цель вы преследуете? Да, понимаю — торжество правосудия. Но какое торжество? Убийца известен, он уже погиб. Что вам нужно еще? Правосудие свершилось в чистом виде. Если хотите, почти божественное провидение.

— Это вы-то божественное провидение? — не смог удержаться от усмешки Колчин.

— А вы не ерничайте. — Фогельсон пригладил бородку. — Во всяком случае, я бы не пожалел убийцу Бахтамова.

— Тогда почему вы сейчас пытаетесь помешать мне?

— Да не пытаюсь, не пытаюсь, — с досадой несколько раз повторил Фогельсон. — Как вы не можете понять очевидных вещей!

Он поднялся и возбужденно заходил по кабинету.

— Не понимаю я вас, Федор Алексеевич, никак не понимаю. Все время пытаюсь понять ваши мотивы. Вы же солидный человек, подполковник, сюда пришли еще во времена Андропова. В чем дело? Что произошло? Что за, простите меня, дурацкая принципиальность? Что и кому вы хотите доказать? Что Иванченко убили так же, как и Бахтамова? Ну, предположим, так же. Что из этого? Какой в этом заговор вы видите? Просто похожие преступления.

Он по-прежнему не выговаривал буквы «р» и как-то мягко употреблял слово «что», словно ставил после первой буквы мягкий знак.

— Зачем вы поехали к Лукахину? — спросил Марк Абрамович, снова усаживаясь в кресло напротив Колчина. — Он постарел, давно уже не у дел. Валентин Савельевич в свое время был блестящим профессионалом. Вы знаете, каким снайпером он был? Брал все возможные призы. Просто ему не разрешали выступать на всесоюзных и международных соревнованиях. Его талант использовался в несколько другой сфере. Он вам понравился?

— Честно говоря, да, — искренне ответил Колчин.

— Вот видите. А мы работали с ним вместе много лет. И Бахтамов, и Иванченко были моими близкими, очень близкими, уверяю вас, друзьями. И об их гибели я сожалею куда больше вашего. Но в отличие от вас я принимаю этот факт как данность, а не бегаю по Москве с криками: где убийцы?

— Я тоже не бегаю, — возразил уязвленный Колчин.

— Вы делаете почти то же самое. А мы, если откровенно, считали вас одним из наших.

— Кто это «мы»?

— Вы спрашиваете меня уже второй раз, и я вынужден второй раз уклониться от ответа.

Он снова пригладил бородку, достал платок, высморкался. Аккуратно сложив платок, убрал его обратно в карман. Потер указательным пальцем правой руки переносицу, испытующе посмотрел на Колчина.

— Вы были в университете секретарем комсомольской организации факультета, — тихо начал он без всякого предупреждения, — а в партию вы вступили еще в армии, когда служили на флоте. В районной прокуратуре вы также были секретарем партийной организации, затем в КГБ даже были избраны в члены парткома. Из партии никогда не выходили, билет свой не выбрасывали. Как вы считаете, это не интересно?

— Не очень: партии уже нет.

— Здесь я с вами вынужден согласиться. Той партии, о которой мы говорим, действительно нет. Но это не значит, что ее больше никогда не будет.

— Это имеет какое-нибудь отношение к убийствам Бахтамова и Иванченко? — спросил Колчин.

— Я просто пытаюсь объяснить вам некоторые истины, — невозмутимо продолжал Фогельсон. — Вас действительно устраивает нынешнее положение дел в нашей стране?

— Только без демагогии, — поморщился Колчин. — При чем здесь политика?

— В нашем учреждении политика — стержень, вокруг которого мы все вертимся. Общий беспорядок в стране, неуправляемый больной президент, откровенная коррупция всех высших чиновников, рост преступности. И вы меня еще спрашиваете, при чем здесь политика? Тысячи офицеров остались без работы, по существу, разгромлены разведка и контрразведка, деморализована армия — вот наш сегодняшний день.

— Все понятно, — вздохнул Колчин, — вы из тех, кого газеты называют «красно-коричневыми». И с такими взглядами вы вернулись на работу в ФСК?

— Не говорите мне этого слова, — нервно дернулся Фогельсон. — Я могу принять, когда меня называют сионистом, согласен на коммуниста, партократа, жида — словом, весь спектр ругательств. Но только не это слово — «красно-коричневый». Это значит: немного коммунист, немного фашист. Таких гибридов не бывает. Это выдумка наших демократов, плод их буйной фантазии. Всю свою жизнь я ненавидел фашизм. Ненавидел с того самого дня, когда мать успела толкнуть меня в канализационный люк в горящем гетто Львова. У меня там погибла вся семья.

— Мне это известно, — выговорил Колчин, глядя Фогельсону прямо в глаза.

— Наверное, Валя Лукахин поведал, — сказал Фогельсон. — Тем более. И меня называют красно-коричневым. То есть немного фашистом. Вот этого я никогда не приму.